Комментарий палеографический
Документ написан астуро-лионской разновидностью округлого типа вестготского письма XI века. Стоит отметить, что округлый тип вестготского письма больше характерен для кодексов, а не для частных актов. Помимо преобладания округлых элементов, о возможности отнесения письма к XI веку говорит пропорциональность букв и господство прямых элементов над наклонными. Заглавные буквы унаследованы от унциала и полуунциала. Буквы могут соединяться или писаться отдельно. Соблюдается разделения на слова. Предлог может писаться слитно со словом, к которому относится. Верхние выносные элементы иногда имеют засечки с наклоном около 45 градусов. Система сокращений соответствует основным принципам средневековых документов, и в данном случае используется систематически. Так, горизонтальная или волнистая линия, перечёркивающая выносные элементы букв, обозначает сокращение: đ – de; scła – secula; qđ – quod. Титло над определённой буквой означает пропуск символа. Однако в вестготском письме в качестве основы сокращения выступает другая, в отличие от каролингского минускула, буква: nme (а не nne) – nomine, nsa (а не nrа) – nostra, Sci (а не Sti) – Sancti. Характерной особенностью вестготского письма является полное написание ‘pro’. Примечательно, что ‘per’, ‘-us’, ‘-is’, ‘-bus’, которые в вестготском письме обычно было принято сокращать, в данном случае пишутся полностью. Лигатуры представлены довольно широко. В основном, они образованы сочетанием е + согласная. Вестготское также письмо имело тенденцию отражать некоторые особенности произношения. Особенно это заметно в написании слога ‘ti’. Общее правило заключалось в использовании сибилянтов перед гласной и взрывных – после буквы ‘s’. Наиболее употребимый в документе знак препинания – это точка, которая всегда расположена на половине высоты строки. Она сопровождает написание цифр, используется с функцией смысловой паузы и в конце клаузул документа. Употребляются также punctus flexus (.^) и punctus elevatus (.′), которые появляются в Х веке. Римские цифры, записанные строчными буквами, обозначают цену и дату. Цифра ‘I’, как и во многих других типах письма, используется до четырёх раз (LIIII, VIIII).
Комментарий исторический
Оригинальные акты были составлены в начале IX века на территории Кантабрии. Эти земли в то время составляли ядро Астурийского королевства – первого христианского государства, образованного на Пиренейском полуострове после арабского завоевания. Королевство было своеобразным осколком разгромленного арабами Вестготского государства и унаследовало многие его черты в области права и социальной организации. Аристократию астурийского королевства составляли потомки вестготов, остальное население было представлено местными романизированными народами – астурами, кантабрами, галисийцами. В начале IX века король Альфонсо II (791–842) вёл постоянные войны с арабами, активно расширяя границы своего королевства – в основном на юг. Военные успехи короля сопровождались притоком населения в район между рекой Дуэро и Кантабрийскими горами, который в какой-то степени был заброшен после падения Королевства вестготов. Вопрос о том, насколько этот район обезлюдел в результате арабского завоевания (и проблему т.н. «репопуляции»), мы оставляем в стороне в силу отсутствия его однозначного решения в научной литературе. Однако появление монастыря, о котором идёт речь в представленном документе, отчасти можно рассматривать в контексте освоения заброшенных земель. Монастырь Сан-Висенте-и-Сан-Кристобаль-де-Фистолес представлял собой общину, где жили и мужчины, и женщины («fratres et sorores»). В научной литературе принято отличать двойные монастыри от смешанных. В двойных монастырях монахи и монахини, составляя две обособленные, часто живущие в разных зданиях, группы, находились под единым управлением. В смешанных практиковалось совместное проживание монахов обоих полов. Последняя разновидность характерна для небольших и нерегулярных групп, состоящих, как правило из членов одной семьи. Двойные и семейные монастыри, договорная основа аскетических объединений («монашеские пакты» между главой обители и насельниками), а также частные церкви – это унаследованные от вестготов явления, отличающие север Иберийского полуострова от других регионов средневекового латинского Запада. Несмотря на вестготское соборное законодательство VI века, стремившееся утвердить за епископами инициативу основания монастырей, уже в VII веке налицо разнообразие форм аскетической жизни. Так, первая глава «Regula Communis» епископа Браккары Фруктуоза (середина VII века) свидетельствует о повсеместном распространении основанных мирянами домашних монастырей, где проживали женщины, дети, слуги, иногда соседи. Не одобряя подобную практику, но желая поддержать благочестивые стремления мирян, Фруктуоз учредил особый тип монастырей, где под управлением аббата могли проживать – в качестве hospices et peregrini – целые семьи, разделённые по признаку пола (Regula Communis, cap. VI). В аскетических практиках севера Пиренейского полуострова IX–XI веков важную роль играли женщины. Из кантабрийских документов этого периода ясно, что женщины могли быть не только учредительницами женских общин, но даже руководить двойными монастырями. На основании рассматриваемого пергамена не совсем понятно, была ли «посвящённая Богу» Гудуихия одной из основательниц монастыря. Очевидно лишь, что в момент создания самого раннего документа она участвовала в управлении обителью. Термин «Deo vota», употреблявшийся ещё в вестготскую эпоху, не обязательно означал принёсшую обеты монахиню. Так могли называть вдову или не желавшую вступать в брак девицу, которые употребили своё имущество на дела милосердия или благочестия. Этот термин мог применяться и к пожилым женщинам, сделавшим вклад в монастырь, чтобы взамен получить попечение о своей старости. Однако в данном случае, «Deo vota», скорее всего, именно настоятельница. Социально-экономические и политический условия первых веков Реконкисты весьма способствовали сохранению вестготской традиции монашеской организации. В ситуации, когда слабая государственная власть не могла выступать в роли надёжного гаранта прав отдельного человека, единственным способом выжить были тесные родственные взаимосвязи, «клановость». Двойные и семейные монастыри, прежде всего, удовлетворяли потребность во взаимопомощи при защите жизни и имущества. Они были устойчивой экономической единицей, служили залогом сохранения семейного имущества, давали возможность хорошо организованными коллективными усилиями осваивать новые территории. Последнее очевидно из документа 811 года, где донаторы (они же руководители общины) жертвуют монастырю виллы, «освоенные трудом собственных рук» («scalidamus de nostris minibus»). Глагол «scalidare» восходит к слову «scalidum» (от классической формы «squalidus»), которое означает землю, не имеющую хозяина, заброшенную. Очевидно, в данном случае выражение «собственные руки» не нужно понимать буквально. Во многих документах IX–X веков владение «de scalido» относится к людям высокого социального статуса, которые не могли, конечно, самостоятельно заниматься расчисткой заброшенного участка. Хотя на основании трёх документов трудно сделать вывод об особенностях монашеского общежития и количестве насельников, вполне очевидно, что к 810-м годам Сан-Висенте-и-Сан-Кристобаль-де-Фистолес перерос рамки небольшого семейного монастыря. Можно даже наблюдать процесс инкорпорации мелких монашеских общин и землевладений в более крупный монастырь. Так, в завещании графа Гундесиндо от 816 года упомянуты около 20 вилл, многие из которых располагали своими монастырями или церквями. По мнению исследователей, в подобных случаях под термином «monasterium» могли подразумеваться не только маленькие семейные монастыри, но и дома, где проживали священнослужители. Посмотрев на карту упомянутых в документах мест, реконструированную А. Армендарисом Боске, можно увидеть, сколь обширна территория монастырских владений: в современных комарках Трасмиера и Астурия-де-Сантильяна, как на побережье, так и внутри областей, а также по обеим сторонам Кантабрийских гор («foras monte, in Castella»). Главные роли в управлении и экономической жизни монастыря играли члены одной семьи: очевидна родственная связь епископа Кинтилы, его сестры Сабилди, графа Гундесиндо и «посвящённой Богу» Гудуихии. Родственная связь графа и епископа следует из того, что в «дарениях» последнего (820 год) упомянуты некоторые места из «завещания» первого (816 год): виллы Эруния, Ленкрес, Тулекс, монастыри св. Петра, св. Марии, св. Евлалии, св. Юлиана. Вероятнее всего, епископ передавал монастырю остававшиеся до этого времени в его собственности доли. Родственная же связь «посвящённой Богу» Гудуихии с графом и епископом следует из предположения, что она и упомянутая в «дарении» 820 года племянница епископа Гогина – одно лицо. О персоналиях, названных в документах, неизвестно почти ничего. Имя графа Гундесиндо фигурирует только в этом пергамене. Все остальные сведения о нём относятся к области позднейших преданий и легендарных биографий, поэтому приводить их здесь нет необходимости. Желание графа быть похороненным в Сан-Висенте-и-Сан-Кристобаль-де-Фистолес может служить косвенным доказательством того, что монастырь изначально был делом группы родственников, постепенно становясь средоточием коммеморативных семейных практик. Епископ Кинтила в данном пергамене фигурирует дважды: как «Kintila episcopus» в документе 812 года, где он свидетель, и как «Quintila episcopus» в документе 820 года, где он и его сестра Сабилди выступают донаторами. Ещё раз он упомянут как «Cintila episcopus», который выступает в качестве свидетеля дарений монастырю Сан-Сальвадор в Овьедо в 812 году (Floriano A.C. Diplomática Española del Período Astur. Tomo I, Oviedo, 1949. P. 130. №24). Его кафедра во всех трёх случаях не указана. На этом основании в научной литературе высказывалось предположение, что он был т.н. «странствующим» епископом, у которого не было в управлении никакой церковной территории. Однако родственные связи Кинтило с графом Гундесиндо, а также состав дарений в пользу монастыря, скорее, позволяют отнести его к числу местных аристократов. Хотя у него, скорее всего, не было церковной кафедры, его подпись под дарениями столичному монастырю наталкивает на мысль, что он мог принадлежать к членам королевского двора, который во времена Альфонсо II находился в Овьедо. И, конечно, в духовной юрисдикции Кинтило находилась территория, связанная с упомянутым кантабрийским монастырём. Итак, монастырь Сан-Висенте-и-Сан-Кристобаль-де-Фистолес – типичное явление эпохи ранней Реконкисты. Основание двойных монастырей и управление ими было социокультурным способом властвования для кантабрийской аристократии IX–X веков. Будучи общим делом членов одной семьи, такие монастыри служили одновременно и средством сохранения (и даже преумножения) семейного имущества, и способом поддержания относительного благополучия в условиях политической нестабильности, и средством сохранения памяти о родовых предках. Очевидно, такие религиозные центры позволяли местным аристократам выстраивать сеть взаимоотношений и организовывать сферу своего влияния. Среди вопросов, на которые, видимо, не суждено получить ответ, следующие: с какой целью была изготовлена копия и почему копиист в сокращении воспроизвёл оригиналы документов (нет даже непременного атрибута – «монашеского пакта»)? Ценность пергамена, хранящегося в НИА СПбИИ РАН, несомненна: он содержит редкий для архивохранилищ России пример позднего вестготского письма. Кроме того, по сути, он является единственным источником сведений о монастыре Сан-Висенте-и-Сан-Кристобаль-де-Фистолес и связанной с ним местной аристократии.
Комментарий дипломатический
В целом, структура и принципы оформления иберийских документов эпохи ранней Реконкисты были определены двумя источниками: Liber Iudiciorum («Вестготская Правда. Книга приговоров», VII век) и Formulae Visigothorum («Вестготский формуляр», VI век). Сорок шесть текстов, включённых в «Вестготский формуляр», в большинстве случаев содержат только диспозицию, поэтому детали других составных частей документов могли разниться в зависимости от региона. В случае с представленным документом проблема формулярного анализа заключается в том, что перед нами позднейшая копия. Оригинальных документов Астурийского периода (718-910) сохранилось едва ли более трёх десятков, и завещание – не самый часто встречающийся тип. Поэтому не всегда легко судить, насколько точен был переписчик в передаче формул. Во всех трёх документах присутствует инвокация как символическая, так вербальная. Монограмма Христа состоит из греческих букв ‘Х’ и ‘Р’, креста, латинской ‘S’, прикреплённой к нижней части буквы ‘Р’. Перекладины креста и буквы ‘Х’ имеют круглые наконечники. Примечательно отсутствие букв ‘A’ и ‘ω’, характерное для IX века. В сегменты, образованные пересечением прямых элементов букв и креста, красными чернилами вписаны точки. В верхнем документе хризма крупнее, выписана более детально, её нижний конец спускается до пятой строки текста (в левом нижнем документе – до третьей, в правом нижнем – до четвёртой). Во всех случаях хризма располагается за пределами собственно текста. Символическая инвокация была значимой частью астурийских документов. Это их отличительная особенность на Иберийском полуострове. Например, из 242 документов до 1000 года, хранящихся в Генеральном архиве Короны Арагона (Барселона), только пять имеют хризму. С другой стороны, в общеевропейском контексте такое явление не уникально. Например, из 100 сохранившихся оригиналов пергаменов, вышедших из канцелярии франкского короля Людовика Благочестивого (814-840), только 35 не имеют хризмы в начале текста. Буква ‘S’, свисающая с подножия буквы ‘Р’, не попадается в астурийских документах Х века, но иногда встречается в пергаменах IX века и часто – в пергаменах XI-XII веков. Любопытно в данном случае то, что наш пергамен содержит именно символическую инвокацию: обычно при копировании она опускалась, поскольку копия не имела юридической силы оригинала и содержала меньше деталей. Вербальная инвокация в верхнем документе длинная, даже претенциозная. Она включает в себя как тринитарную формулу, так и элементы Символа Веры: «In Dei nomine, Patris et Filii et Spiritus Sancti, regnantes in secula seculorum, amen». В остальных документах вербальная инвокация краткая и наиболее распространённая в христианских землях: «In Dei nomine». Не исключено, что изначально более пространную формулу сократил переписчик.