В эпитафии запечатлён покаянный стих «Зрю тя, гробе», который появился в ходе глобального процесса индивидуализации образа смерти в европейской (в том числе и древнерусской) культуре в XIV–XV вв. В Западной Европе этот процесс завершают надгробия, именуемые cadaver или transi tombs, на которых в полный рост изображался полуразложившийся труп с портретными чертами умершего, поедаемый червями и жабами, либо — скелет, обтянутый остатками гниющей кожи. Второй стороной этого процесса стали изображения danse macabre, где представители всех сословий вовлечены в пляску всемогущей Смертью-скелетом с песочными часами в одной руке и косой — в другой. На Руси идея danse macabre получила распространение с конца XV в. как перевод стихотворного диалога «Dialoghys Vite et Mortis» (Двоесловие Жизни и Смерти), изданного в Магдебурге Бартоломеусом Гойтаном[1].
На православном Востоке процесс индивидуализации смерти отразил покаянный стих «Зрю тя, гробе», который известен в поствизантийских рукописях и эпитафиях на Афоне со второй половины XV в.[2] На иллюстрирующих его иконах и фресках изображался лежащий в гробу скелет, над которым склонился прп. Сисой, в ужасе восклицающий: «Ὁρῶν σε τάφε δειλειῶ σου τὴν θέαν | καὶ καρδιοστάλακτον δάκρυον χέω | χρέος τὸ κοινόφλητον εἰς νοῦν λαμβάνω | πῶς γὰρ μέλλω διελθεῖν πέρας τοιοῦτον | αἷ! αἷ! Θάνατε τίς δύναται ϕυγεῖν σε» (Зрю тя гробе и ужасаюся ви́дения твоего, сердечную каплющую слезу проливаю, долг общедательный во ум принимаю, како убо преиду конец? увы! увы! Смерть, кто может избежати тя?)[3].
Древнейшие на Руси рукописные списки этого покаянного стиха датируются началом 70-х гг. XV в.[4] Иллюстрирующие же его иконы появляются позднее, в 40-е гг. XVI в.[5] Публикуемая эпитафия пока является единственным случаем перенесения покаянного стиха на намогильную плиту. Более ранняя, чем иконописные изображения, эпитафия является уникальным случаем прямой взаимосвязи данного стиха со старорусским надгробием. Данный эпиграфический памятник позволяет рассматривать последнее как зримое воплощение образа смерти, составляющее единое целое с покоящимися под надгробием останками человека, которые незримо несут ту же функцию, что и иконописное изображение скелета в гробу на иконописных изображениях, иллюстрирующих покаянный стих «Зрю тя, гробе».
[1] Подробнее см.: Авдеев А. Г. Образ смерти в европейской культуре XIV–XV веков и рождение поминальной практики в Московской Руси // Ползуновский альманах. 2017. № 4. Т. 1. Ч. 1. С. 134–143.
[2] Millet G., Pargoire J., Petit L. Recueil des Inscriptions Chrétiennes de l’Athos. P. 1. P., 1904 (repr.: Θεσσαλονικη, 2004). Р. 133. № 400.
[3] Дьяченко О. А. Иллюстрация стиха «Зрю тя, гробе» в поствизантийском и русском искусстве // Труды Центрального музея древнерусского искусства и культуры имени Андрея Рублёва. Т. VI: Греческие иконы и стенописи XII–XVI вв. М., 2013. С. 184–185.
[4] Один из наиболее ранних списков, где авторство стиха приписано св. патриарху Константинопольскому Герману, датируется 1473/74 г. См.: Каган М. Д., Понырко Н. В., Рождественская М. В. Описание книжных сборников писца Ефросина // Труды отдела древнерусской литературы. 1980. Т. 35. С. 229. См. также: Петухов Е. В. Очерки из литературной истории русского Синодика. СПб., 1895. С. 235 (Общество любителей древней письменности, CVIII); Сергеев В. Н. Духовный стих «Плач Адама» на иконе // Труды Отдела древнерусской литературы. 1971. Т. XXVI. С. 281.
[5] Подробнее см.: Дьяченко О. А. Иллюстрация стиха «Зрю тя, гробе» в поствизантийском и русском искусстве // Труды Центрального музея древнерусского искусства и культуры имени Андрея Рублёва. Т. VI: Греческие иконы и стенописи XII–XVI вв. М., 2013. С. 189–190.